Измеритель - Страница 3

Доступ к книге ограничен фрагменом по требованию правообладателя.

Зверь окончательно осмелел и, прижавшись к земле, подкрадывался, не спуская взора с человека, но, встретив взгляд Максимыча, замер с поднятой передней лапой, как раз поравнявшись с термитником. Тут-то хищник и допустил непростительную ошибку. Уже улетающий термит-разведчик сделал крюк, чтобы обследовать новый объект, появившийся в поле зрения. Волколак, на секунду отвлекшись, резким движением мощных челюстей раздавил надоедливое насекомое, кружащееся перед его черным блестящим носом. В тот же миг «сморчок» загудел, как перегруженный трансформатор. Из множества его пор вылетела туча сородичей погибшего. Крутящийся и завывающий от боли и ужаса комок шерсти катался по полянке. Облепленный термитами, залезающими ему в нос, рот, уши, волколак отчаянно отбивался от вгрызающихся в его тело насекомых, но они кусали, впрыскивая в кровь смертельный яд. Постепенно движения его стали скованными, и, наконец, зверь рухнул на землю, полностью покрытый тысячами насекомых, продолжающими пожирать тело поверженного врага. С начала атаки не прошло и пары минут, а плоть пса исчезала в утробах прожорливого роя прямо на глазах.

Все это время Максимыч стоял неподалеку, боясь шелохнуться, чтобы не привлечь внимание этих «пираний». Конечно, он и раньше находил следы пиршества термитов, но чтобы быть приглашенным на обед… Сталкер еле сдерживал себя, чтобы не ломануться, не разбирая дороги, через заросли, но одинокие насекомые ползали по земле, и, стоит раздавить хоть одного, вся это стая накинется на десерт. Перспектива стать десертом не радовала, и Максимыч терпел, игнорируя особо наглых термитов, исследующих его сапог.

Насытившийся рой постепенно втянулся в свой термитник, оставив после себя добела обглоданный скелет волколака, а Максимыч еще несколько минут внимательно рассматривал землю, пока не решился осторожно удалиться от места трапезы.

Почти дома – вон впереди показался оплетенный вьюнами и лианами, когда-то ярко-рыжий, а сейчас поблекший и проржавевший трамвай. Значит, до входа в убежище осталось немного. Это уже территория обитания людей. Крупные хищники сюда не заходят. Но, вспомнив встречу с юным волколаком, облюбовавшим себе охотничьи угодья рядом с человеческим жилищем, Максимыч не стал бы утверждать это так уверенно. Пришел один, придут и другие. Теряет город свои границы – природа отвоевывает обратно исконные территории. Теперь этот разросшийся парк, захвативший в свои сети все окружающие его дворы, уже называется лесом. Раньше здесь жили люди, а теперь руины домов лишь смутно угадываются среди исковерканных стволов, да едва видны остовы автомобилей, совсем скрытые под лианами и вьюнком.

Максимыч подтянул на плечах лямки увесистого рюкзака, смахнул грязь с прицельной рамки старого автомата и размеренным шагом направился в сторону уже выступающих из-за деревьев руин Измерителя. Как бы ни хотелось, но быстрее нельзя. Внимание притупляется перед самым порогом дома: тут-то тебя и сцапает какой-нибудь наглый юный ящер, еще не познавший силу огнестрельного оружия.

Отец всегда ворчал перед его выходами на поверхность, но ничего поделать с этим не мог. Максимыч был лучшим сталкером. Ну, если не лучшим, то, по крайней мере, самым везучим – это точно. И если он не справится с задачей, то кто тогда – постаревший Александр Латышев? Он, конечно, большинству молодых до сих пор может дать сто очков форы, но на дальние переходы его уже не хватает – сказывается старое ранение, да и дозу он получил в первые годы немалую. В конце концов, ему уже сорок… или около этого. Давно пора на пенсию. За то, сколько сделал «старик» и скольких воспитал, Сенат пожизненно должен кормить его от пуза и поить до икоты, и то вряд ли расплатится. Максимыч улыбнулся, вспомнив про наставника. Друг отца был, наверное, вторым родителем, а если вспомнить, сколько раз он вытаскивал молодую неразумную голову Максимыча из лап смерти, то и первым. Уж Максимыч точно будет его кормить и поить и отдаст последнюю рубашку, если даже все убежище от него отвернется. В конце концов, двадцать пять лет – это зрелый возраст для сталкера, и никто ему не указ, чем заниматься, даже отец, пускай он и член Сената объединенных убежищ. Хотя батя сам за своего друга Сашку порвет любого, несмотря на то, что доктор. Наставник ему как младший брат, с первых дней сошлись. Столько всего нахлебались вдвоем, что уже и не разберешь, кто кому чего должен, – как одно целое стали. Он и за воспитание малого Максимки взялся, так сказать, по дружбе, и уже потом, скорее, по инерции, стал обучать его всему тому, чему научился на собственной шкуре, чтобы молодой да горячий пацан не набил себе шишек. Ибо ошибки в этом мире оплачиваются по высшему разряду, и «шишки» могут не то чтобы не успеть зажить, но даже вздуться. Да, когда-то Максимка, или Масик, как его до сих пор зовет мама, теперь для всего убежища «Максимыч». И это уважительное прозвище не дань почтения отцу, занимающему высокий пост, это его собственная заслуга. Его пот и иногда даже кровь. Его часы и дни, проведенные на поверхности, и неисчислимое количество полезных вещей, найденных и принесенных в бункер.

Когда-то тут была граница жилой зоны и начиналась зеленая полоса, превратившаяся ныне в непроходимое болото. К заводам, точнее тому, что от них осталось, вела одна-единственная дорога – чистое асфальтовое покрытие с двумя полосками блестящих, даже не проржавевших трамвайных рельсов, представляло собой яркий контраст с окружающей разрухой и запустением. Максимыч очень не любил это место, пересечь его было делом минуты, но он всей кожей ощущал опасность. Даже не потому, что оно было открытым, – пройдя невидимую границу, сталкер испытывал необъяснимый ужас, от которого волосы вставали дыбом. И хотя за все время, пока существует эта Ведьмина плешь, ни на ней, ни рядом с ней ничего душераздирающего не произошло, все сталкеры старались быстрее ее проскочить. Обойти это место было нельзя – гладкое, словно только что уложенное, дорожное покрытие слева и справа окружено сплошным бульканьем и хлюпаньем, и в своем уме никто не сунется проверять болото на проходимость. Почему дорога чистая? Многие задавались этим вопросом, но разумного объяснения никто не нашел. Радиационный фон на участке приемлемый, не выше, чем в других местах, химического загрязнения тоже не обнаружено, но на протяжении сотни метров простирается ровный серый асфальт и ни одной травинки, а затем – словно прочерченная по линейке граница, за которой буйствует природа, будто хочет отыграться за свое унижение в виде лысой полосы. Какой-то умник, начитавшийся древних фантастических книжек, предположил, что в этой зоне появился темпоральный пузырь, – время как бы остановилось и законсервировало все в нем находящееся. Народ вначале крутил пальцем, говоря, что, мол, дочитался ты, брат, пошел бы лучше морковку прополол или за телятами убрал, все ж больше пользы, но затем пытливый ум сталкеров нашел способ проверить и эту гипотезу. Латышев, проходя через Ведьмину плешь, как-то оставил там свои механические часы. Тогда еще юный Максимыч, ходивший за ним везде, как тень, очень удивился и даже высказал предположение, что вряд ли наставник их после этого увидит. На что Сан Саныч просто отмахнулся. На обратном пути они подобрали сиротливо лежащий прямо посреди дороги прибор и с удивлением обнаружили, что за три часа отсутствия владельца стрелка сдвинулась лишь на несколько секунд. Но в любом случае факт замедления времени на этом участке не объяснял того, почему так хочется, выпучив глаза, бежать без оглядки и забиться в первый попавшийся схрон. Охарактеризовав показания прибора емкой научной фразой: «Хрень какая-то!», Саныч выдал практическое заключение, что раз плешь не опасна, значит, и не фиг на нее время тратить. На этом научные изыскания завершились, а умника действительно отправили на сельхозработы, чтобы он своими гипотезами смущал только неокрепшие телячьи умы.